© Ринат Сабмтов, 2015
из цикла «Слобода. Были и легенды нашего района»
На том месте, где сейчас стоит школа, раньше было большое озеро. Со временем вода в нем начала покрываться тиной, берега зарастать камышом, так, что к началу девяностых годов прошлого века, это озеро превратилось в болото. Вода в нем начала покрываться тиной, берега зарастать камышом, так, что к началу девяностых годов прошлого века, это озеро превратилось в болото.
А на восточном крае этого водоема, вдоль берега, с севера на юг, в середине позапрошлого века, тянулось кладбище. Здесь хоронили всех, и мусульман, и православных, просто очертив границы двух участков деревянным забором. Могил на том и на другом кладбище было немного, а свободной земли достаточно. Правда, в некоторые годы, после очень снежной зимы, озеро по весне выходило из берегов и топило кладбище. И тогда люди месяцами не могли пройти к последнему приюту усопших — могилам родных, товарищей или знакомых.
В то время наш город насчитывал едва ли десятую часть от сотни тысяч жителей, да и те были в основном кочевники, зимующие под укрытием прочных деревянных или крепких каменных стен.
Зимой они в городе, а весной уходят в бескрайние степи. И город замирает…
Из оседлых жителей: казачий полк, с полсотни торговцев и их семьи, столько же чиновников рангом повыше урядника, и с тысячи три местных, ищущих защиты от степных разбойников.
Первое, что построили казаки, прибывшие сюда по велению российской императрицы, это — крепость на самом берегу реки. А уже рядом с этим здесь невиданным сооружением начал строиться городок. Казачья слобода или просто — Слободка.
Образование давали начальная школа и ремесленное училище. В школе учили грамоте, чтению и счету, а в училище — прививали навыки столярного или кузнечного дела. Где изначально располагались эти учебные заведения, доподлинно неизвестно, но поговаривают, что школа стояла в слободке, рядом с домом купца Тимофеева.
Школа эта представляла собой большой сруб из сосны с четырьмя окнами, большой русской печью и двумя рядами длинных парт с такими же грубо сколоченными скамьями. Учитель был один, научить буквам, цифрам и чтению по слогам, особых знаний не нужно. Главное — чтобы мугалим, учитель, сам был образованным человеком.
Учеников было не так уж и много — дети не особо желали сидеть полдня за партой, а у взрослых были свои заботы. Но каждый вечер школа — изба до отказа набивалась горожанами. Мугалим не спеша и очень громко читал выпуск «Губернских ведомостей», единственное печатное издание, которое, хоть иногда, привозили с оказией в город.
История сохранила имя первого мугалима. Григорий Смоляницкий, прозванный местными жителями «Сары батыр» (Рыжий богатырь). Григорий Семёнович Смоляницкий был поручиком размещённого в городе казачьего полка. Высокий, богатырского сложения, с копной рыжих, как огонь, волос и такой же густой, аккуратно подстриженной бородой. Большие, изумрудного цвета, глаза излучали ум и доброту. А широкая, искренняя улыбка очаровывала и обезоруживала. Каждое утро Григорий начинал с гимнастики. Посмотреть, как Сары батыр будет поднимать бревна и камни, собиралась не только детвора.
«Шайтан» — испуганно шептали старики, увидев его атлетические экзерсисы, и невольно вздымали головы, словно прося Всевышнего о защите от этого странного чужака.
В основном, учениками Смоляницкого были дети российских военных, но среди них находились и три местных жителя. Обучение свое рыжий богатырь вел на русском языке, и многое из его слов местные ребятишки не понимали. Но догадывались, и через полгода сами могли выражать свои мысли на незнакомом до этого для них языке.
Чтение газет проходило весьма своеобразно. Из устных воспоминаний прапраправнука непосредственного участника тех чтений стало ясно, что сначала газету читал мугалим на русском языке. Его понимала треть всех присутствующих. Потом переводчик, Мустафа, переводил все сказанное Смоляницким на понятный для остальных язык, поясняя наиболее затруднительные моменты. Бывало, что один номер «Губернских ведомостей» читали чуть ли не неделю, иногда даже перечитывая особо понравившиеся статьи.
Начальная школа в Казачьей слободе обучила грамоте и счету почти полторы сотни детей, пока в городе не открыли еще одну начальную школу, специально для детей горожан. Располагалась она на другом конце города, но по современным меркам — совсем близко от слободской школы — всего в четверти часа ходьбы от первого в городе храма знаний.
…Как-то безлунной июльской ночью Григория Смоляницкого разбудил настойчивый стук в дверь. Еще не совсем осознавая, что произошло, рыжий богатырь, взяв свечу, подошел к двери.
-Кого там черти принесли в такой час? — недовольно пробасил он, прислушиваясь к звукам на улице.
-Мугалим! — тонкий девичий голосок донесся из-за двери.
Сердце Смоляницкого как-то странно и недобро кольнуло. Взволнованный, он поспешил открыть дверь. На пороге стояла Зейнаб, его ученица, дочь табунщика Касыма
— Заходи! — Смоляницкий сделал шаг в сторону, и когда девочка вошла в избу, закрыл дверь, — что случилось, кызым (доченька)?
Зейнаб, уже не сдерживая эмоций, дала волю чувствам. Ее хрупкие плечи подрагивали, тельце сотрясалось от плача, по впалым щекам текли крупные бриллианты слез.
-Мугалим! — он посмотрела влажными от слез глазами на своего учителя, — там…. они…смерть… — и снова рыдание.
-Что случилось? — Смоляницкий уже понял: случилось что-то страшное.
-Мугалим!
— Да что произошло, Зейнаб? Смерть? Чья? Кто умер? — взволнованно произнес поручик казачьего полка, ища рукой стену, чтобы устоять на ногах. Спустя минуту самообладание вновь вернулось и Смоляницкий успокаивающим тоном обратился к девушке:
-Заходи и расскажи, что знаешь. Но вначале выпей нашего степного чая, тебе нужно успокоиться.
На то время чай для простых людей, таких, как скотоводы или солдаты, был роскошью. Особенно здесь, в степи. Солдаты в крепости и слободские жители выращивали на огородах травы, которые потом заваривали. А местные жители, не признающие никаких отваров из растений в качестве напитков, обходились кипятком.
Зейнаб обхватила большую кружку тоненькими руками и поднесла ко рту. Смоляницкий внимательно смотрел на девочку, при этом прислушиваюсь к звукам за окном.
-А теперь расскажи, — попросил он, усаживаясь за стол напротив дочери табунщика Касыма.
Пару раз всхлипнув, но собравшись и вдохнув в легкие побольше воздуха, Зейнаб начала свой рассказ, прерываемый всхлипами и стонами. Но Зейнаб плохо знала русский язык, чтобы более или менее понятно рассказать о случившемся.
Только утром, в полицейском участке, в кабинете главного полицмейстера, Касым, как единственный свидетель, в присутствии переводчика Мустафы и жены табунщика, начал свой рассказ. Григорий Смоляницкий, присутствующий здесь же, как имеющий, пусть и косвенное, отношение к этому жестокому преступлению, услышал историю Касыма.
…Вечером, перед намазом, он, как всегда, пригонял лошадей с пастбищ поближе к городу. Его друг, Сырым, должен был сторожить табун ночью. В окрестностях участились случаи конокрадства, а кто именно творит это черное дело, никто не знал.
Касым, немного поговорив с другом, отправился домой. Его уши уловили призыв муэдзина, собираться к молитве. Богобоязненный табунщик ускорил шаг. Идти до дома придется коротким путем, а он лежит мимо кладбища. Невысоких курганов на мусульманской территории не так уж и много, но среди них выделяется строение, вполне похожее на дом. Мазар Ханисы. Эта женщина скончалась прошлой весной глубокой старухой. Она была так дряхла и немощна, что уже не могла сама ни ходить, не есть, ни пить. Сколько лет было Ханисе, никто точно не знал, а сама она, из-за старческого слабоумия, на такой вопрос ответить не могла. Но ее сын, уважаемый в городе суконщик Махир, говорил, что мать не раз говорила, что колесо ее жизни сделало восемь полных оборотов. При этом показывая две пятерни с подогнутыми к ладоням большими пальцами.
Приказчик купца Астафьева, ушлый малый, достаточно быстро смекнул, о чем говорила Ханиса. Полный оборот колеса жизни — это 12 лет зодиака. Следовательно, умножив восемь на двенадцать, получим возраст старухи. Ханисе, по ее словам, было никак не меньше девяносто шести. Может, сто. А, может, и еще больше прожитых на земле лет.
Идя мимо последнего пристанища усопших, Касым краем глаза заметил странный огонек. Было еще достаточно светло, чтобы разводить огонь и греться у костра. Да и какому нормальному человеку придет на ум быть вечером на могилах? Касым остановился и присмотрелся. Да, это был костер, и горел он у… тут табунщик вздрогнул и начал скороговоркой читать молитвы, прося Всевышнего защитить его от происков нечестивого. Костер горел в паре шагов от мазара Ханисы, у погребального холмика не то старика Юсупа, не то кривоглазой Бану. Но возле костра никого не было. Кладбище не такое большое, и спрятаться тут сложно, раве что за саманной стеной мазара. Человек не из робкого десятка, Касым, призвав в защитники Всемилостивого и Милосердного, попросив у него прощения, что вечерний намаз будет пропущен, решительным шагом направился к пылающему жарким пламенем костру.
Перелезть через хлипкую оградку и попасть на территорию вечного покоя и умиротворения для сорокалетнего здорового мужчины труда не составило. Теперь Касым шел по сухой, выжженной солнцем, траве к горящему костру. Вдруг в его голове мелькнула мысль — все мы тут будем. Испугавшись этой констатации неизбежного факта, Касым прибавил шаг. До пылающего костра оставалось несколько шагов, когда табунщик остановился и внимательно осмотрелся. Никого. Неужели он спугнул бессовестного незнакомца и тот сбежал, даже не потушив костер?
Огонь горел в наспех вырытой кем-то ямке между могилами столяра Юсупа, кривоглазой повитухи Бану и мазаром Ханисы. Касым хотел было выругаться на безалаберность неизвестного, но побоялся, что души погребенных здесь горожан его услышат. Неожиданно в костре что-то треснуло, сноп искр веером разлетелся по сторонам, уносимый порывами ветра. Пламя на мгновение вырвалось вверх, почти в рост оторопевшего и перепуганного табунщика.
«Шайтан!» — прошептал он с обескровленными от испуга глазами и начал присыпать землей пламя. Кто-то бросил в огонь кусок саксаула и сейчас, алое от высокой температуры, полено мерцало зловещим кровавым цветом, источая неестественный жар. «Шайтан! Шайтан!» — шептал Касым, закидывая землей не желающий тухнуть костер.
Когда последняя искра этого странного костра навсегда угасла, Касым облегченно вздохнул. Но где тот, кто развел в этом особом месте костер? Где этот безбожник, не боящийся гнева Всевышнего и осмелившийся потревожить покой мертвых? Касым схватил первый попавшийся камень и стал осторожно, стараясь не шуметь, обходить мазар. Его пальцы сжали камень с такой силой, что, казалось, сейчас из него потечет сок.
-Эй, шайтан! — Касым не узнавал свой голос. Теперь он был хриплым и осень громким.
Никто не ответил на его оклик. Остановившись, он осмотрелся. На этом участке кладбища прятаться негде. Да и на земле для преданых земле орысов (русские) тоже негде. Там только холмики и кресты, всё на виду.
-Эй, шайтан баласы, шык! (Эй, бесовское отродье, выходи!)
Снова никого ответа. Только порывы слабого ветра что-то шепчут, играясь с пожухлой кладбищенской травой. Касым напрягся, вдохнул воздух и одним рывком выскочил из-за угла, не раздумывая, с силой бросив камень перед собой. Кричать он побоялся, но издал страшный звериный рык, способный напугать любое живое существо. Но и там было пусто. Обессиленно опустив руки, табунщик снова осмотрелся. Нет, никого. Хотя… Касым присмотрелся. Кажется, в высокой траве кто-то лежит. По крайней мере, видны его ноги.
Боясь, но все же, превознемогая страх, Касым подошел к лежащему. Он сразу не увидел неизвестного только потому, что трава с этой стороны мазара Ханисы была очень высокой и густой. Табунщик не сомневался — перед ним подросток, лет пятнадцати. Но незнакомец лежал лицом вниз и кем именно был этот наглец, осмелившийся посягнуть на память предков, скотовод пока не знал.
-Эй, — Касым запнулся, думая, как назвать наглеца. Но не придумал ничего такого, что не оскорбило бы слух обитающих здесь душ, — тур! Тез тур! (Эй, вставай! Быстро вставай!)
Лежащий не шелохнулся. Разъяренный таким наглым поведением, Касым наклонился и сам перевернул на спину лежащего паренька.
Увидев лицо, Касым замер. Это был Уали, сын уважаемого в городе человека — караванщика Керимбая. Лицо Уали было в крови, руки неестественно вывернуты, а на груди расплывалось яркое красное пятно. Сын караванщика был мертв. Похолодевший от страха и ужаса, Касым хотел было броситься бежать, но тут его взгляд вдруг случайно наткнулся на белый кусок ткани. Сам того не осознавая, он подошел к увиденному. Это была чья-та нательная рубаха, тоже перепачканная в крови и грязи.
-Астауфыр Алла! (Господи помилуй!) — прошептал табунщик, боясь даже подумать, кому принадлежала эта вещь. Легкий поворот головы направо — и взгляд Касыма упирается на второе тело, Гани. Сын купца и внук муллы, Гани не водил дружбу с ровесниками из города, предпочитая общаться со своими однокурсниками. Он учился в выпускном классе омского лицея и сейчас был гостях у родителей на больших вакансиях.
Совсем испугавшись, Касым растерянно метался меж двух тел, не представляя, что делать дальше.
«Шайтан! Это он меня повел меня этой дорогой! Теперь меня обвинят в убийстве этих людей. О, горе мне!»
Табунщик был готов упасть на траву и кататься по ней, вырывая из себя волосы и крича раненым зверем, в приступе безысходного отчаяния. Или еще лучше, провалиться под землю и навсегда сгинуть с глаз людских, чтобы не видеть их презренных взглядов и не слышать проклятий.
Начинало смеркаться. Касым по-прежнему сидел у двух бездыханных тел, оперевшись спиной о стену мазара. Мысли то вихрем проносились в его голове, то зудящим роем метались в его мозгу. Наконец, осознав произошедшее, он решил немедленно идти в полицию. Ночью участок не работал, и поэтому нужно идти домой к Сергею-ага, главному блюстителю порядка, и положиться на его благорассудство и волю.
Теперь уже весь городок шумел, как растревоженный улей. Горожане, в большинстве своем, необразованные и далекие от премудростей всяческих наук, выдвигали свои версии произошедшего, и спорить с ними, опровергая абсурдность их умозаключений, было бесполезно. Те, кто пообразованнее, молчали, ожидая выводов следствия, но уже имели свои версии, предпочитая их не озвучивать. Касыма, опасаясь гнева толпы и безутешных родителей убитых подростков, посадили в тюрьму. Полицмейстер телеграфировал в Омск и оттуда был немедленно выслан следователь.
Когда из Омска прибыл следователь и его подручные, в городе начались повальные опросы, кто что видел, слышал, кто что говорил и кто кому что сказал. Сбитые с толку горожане растерянно и порой невнятно рассказывали строгому человеку в черном сюртуке и с зловеще блестящем пенсне, все, что могло, по их мнению, помочь найти преступника. За неделю следствие не продвинулась ни на шаг. Горы исписанной показаниями горожан бумаги пора было отправлять в печь, из свидетелей только табунщик Касым, его дочь и поручик казачьего полка Смоляницкий. Да и то, два последних свидетеля — косвенные. А, значит, толку от их показаний мало.
Самойлов Сергей Трофимович не мог похвастаться хорошими результатами своих расследований, но омские чиновники предпочитали иметь в своем штате исполнителей особых поручений такого Шерлока Холмса, как он. Всегда тихий, уравновешенный, без вредных привычек и каких-либо заметных предпочтений, с холодным взглядом серых глаз и тихим, шипящим голосом, интуитивно внушающим слушающему страх и беспокойство. К сорока трем годам он так и не женился и даже не стремился обзавестись семьей. Смысл его жизни — работа. И такой образ жизни его вполне устраивал.
Поездка в этот уездный городок его не обрадовала, но приказу своего руководства он перечить не смел. Собравшись за час, саквояж со всем необходимым был всегда собран, Самойлов явился в управление, готовый немедленно отправиться на место очередного преступления.
-Странное дельце, скажу я вам, — его непосредственный начальник, Топузов Алексей Фиоктистович, подал тонкую папку стоящему перед ним Самойлову, — информации немного, а неясностей предостаточно. Вы уж, Сергей Трофимович, разберитесь на месте, осмотритесь, поговорите …да мне ли вам говорить? В общем, я рассчитываю на вас.
Самойлов понимающе кивнул головой и, не проронив ни звука, покинул кабинет Топузова.
В небольшой комнатке крепости находились двое: следователь Самойлов и Григорий Смоляницкий. Выбеленные стены комнатушки удачно рассеивали скудные лучи солнца, попадавшие сюда сквозь небольшое узкое окошко под самым потолком. Из всей мебели стол и два стула. Они сидели друг напротив друга. Перед Самойловым чернильный прибор, папка и стопка чистых листов.
-Итак, — следователь обмакнул перо в чернила и приготовился записывать беседу, — а как вы объясните такую странность: табунщик Касым Оразалинов, во время разговора с ним, постоянно повторял одну фразу «Это все шайтан, это он виноват».
Смоляницкий слегка улыбнулся:
-Шайтан — это по-ихнему «черт».
-Знаю, — тихо произнёс Самойлов, не поднимая гос ловы от стопки листков, — а тогда как вы объясните то, что уважаемые в городе люди, например, Жанибек Алимуратов или Бибинур Тлепова, при упоминании слова «шайтан», сразу указывают на вас?
Поручик растерянно посмотрел на Самойлова.
-Ну… я знаю, что меня так называют старики, которые видели мои атлетические занятия. Ну, когда я поднимал камни или перетаскивал бревна в целях поддержания силы мышц. Но, позвольте спросить, причем здесь я и какой-то там шайтан?
Следователь вперил немигающий взгляд своих серых глаз на обескураженного поручика.
-Не знаю. Пока не знаю. Но уж слишком много совпадений, наводящих на соответствующие мысли.
…Смоляницкого определили на гарнизонную гауптвахту до выяснения всех обстоятельств.
Неделя активной работы Самойлова, а результата нет. Топузов в Омске требовал уже не ежедневного отчета о расследовании, а назвать, если не имя преступника, то подозреваемого. Сергей Тимофеевич рассматривал кандидатуру Смоляницкого, как потенциального убийцы. Но мотивы… он знать не знал этих парней и даже не подозревал об их существовании. Но Омское руководство и даже сам генерал-губернатор Округа требовали назвать имя убийцы.
И выбор был сделан.
Семилетнего сына сотника Лепко гарнизонные прозвали Адмиралом. Любил Тарас проводить время на берегу озера, пуская по водной глади кораблики. А ими у него служило все, что держалось на поверхности, и сухие веточки, и высохшие листочки….
Этот на удивление теплый сентябрьский день Тарас, по обыкновению, проводил на берегу, воображая себя командиром флотилии. Его «непобедимая армада» из опавших листьев тополя и клена не хотела подчиняться приказам своего командора, и расползалась по сторонам, повинуясь порывам ветра и направлению волн.
Нервничая и недовольно ворча, Тарас бегал по берегу, пытаясь в отчаянии собрать воедино свою флотилию под порывами неожиданно усилившегося ветра. Тарас не заметил, как рядом с ним оказалась старуха. Он не знал, но и не испугался незнакомки. Мальчик практически никого не знал, круг его знакомцев ограничивался гарнизоном. А эта «бабка», судя по всему, городская.
Невысокая, неестественно худая, с морщинистым лицом и глубоко посаженными темными глазами, горящими зловещим, недобрым, светом, она молча скалилась, смотря на ребенка.
Тарас только на секунду посмотрел на нее, но этого хватило, чтобы попасть под магнетизм ее взгляда.
Когда вечером мальчик не вернулся домой, по тревоге был поднят весь гарнизон. Искали маленького Тараса по всему городу, заглядывая в каждый угол и спрашивая каждого встречного. Самойлов упал духом, его версия причастности к убийству подростков Григория Смоляницкого трещала по швам. Если Лепко-младший будет найден мертвым, придется искать сообщника поручика Смоляницкого. Следователь понимал, и от этого ему было противно, что этот рыжеволосый богатырь ни в чем не виноват, но, что поделать — него судьба такая — жизнью отвечать за другого. Спасти Смоляницкого он не мог, да и не хотел. Сидеть в этой продуваемой со всех сторон осенним ветром дыре Сергею Трофимовичу опротивело. Хотелось обратно в Омск, домой, в тепло и уют. За четверть века работы следователем у Самойлова как-то само собой атрофировалось чувство жалости. Сейчас для него Смоляницкий был преступником, жестоким, бессердечным убийцей. Так хочет его руководство, значит — так тому и быть. А доказательства его вины, улики и прочую мишуру всегда можно подогнать под конкретные события. Благо, кое какая практика в этом деле у него имеется.
Для себя он прозвал Смоляницкого Шайтаном. Невероятный рост, умопомрачительная сила, интеллект, не соответствующий ни роду его занятий, ни образу жизни. И сейчас Шайтан сидит за решеткой, которую он, при желании, может сломать как сухую ветку. И тогда уже никто и ничто не остановит его на пути к свободе.
Тараса нашли в сумерках. Он сидел на берегу и пускал кораблики, напевая себе под нос какую-то песенку. Взволнованный отец, прискакав на вороном коне, первым делом спросил сына, где он был. Находиться все время на берегу мальчик не мог: сотник Лепко и еще дюжина казаков не один раз осматривали берег озера, проскакав по его периметру и шаря древками пик в зарослях камыша.
-Баба Ниса водила к себе домой, — пояснил Тарас, так и не поняв причину волнения взрослых.
-Что за баба Ниса? Где она живет? — резко и почти крича, спросил сына сотник.
-Вон там, — мальчик махнул в сторону города.
-Точнее, — потребовал Лепко, — показать сможешь?
Тарас закивал головой.
Усадив сына перед собой, сотник и еще три казака двинулись по тропинке в сторону виднеющихся в темноте крыш.
-Да вот же! Вот! — вдруг закричал мальчик, указывая в сторону от себя.
-Где? — сотник удивленно осматривался. До города, и даже до его окраины, они доехали.
-Ну вот же! Домик бабы Нисы!
И только взглянув на это строение, Лепко оторопел. В сумерках, на фоне почти зашедшего солнца, отчетливо выделялись контуры мазара Ханисы.
Узнав о том, что сын сотника нашелся, Самойлов заметно приуныл. Его опасения оправдались, и теперь нужно было придумать неуловимого сообщника Смоляницкого. Из местных жителей, и уж тем более, военных гарнизона, никто не подходил. Все знали друг друга и в сказку о коварном злоумышленнике никто не поверит. И тут следователя осенило: а что, если придумать несуществующего джигита, сына степей, без рода и племени, кому широкая степь дом родной, а поручик Смоляницкий — брат названный. А что, идея хорошая. Если чиновники омские захотят такого найти, то пусть рыщут по степи хоть полком, хоть целой армией. Степь большая, спрятаться есть где…
Слова Тараса горожане обсуждали еще долго, но так никто и не смог объяснить, что же с ним произошло. Мухир, сын Ханисы, не раз говорил, что его мать была колдунья, эдакая Жалмауз кемпир (баба Яга), которая к концу жизни просто возненавидела детей. Но на вопрос, почему она отпустила живым и невредимым Тараса, он только пожимал плечами.
Суд над Григорием Смоляницким состоялся в Омске спустя три недели после страшной находки табунщика Касыма. Вердикт присяжных заседателей: он был призван виновным по всем пунктам обвинения и приговорен к повешению. Приговор был приведен в исполнение во внутреннем дворе тюрьмы в присутствии следователя Самойлова и представителя канцелярии Западно-Сибирского генерал-губернаторства. С петлей на шее, за минуту до исполнения приговора, Григорий Смолянинов произнес: «Не будет покоя моей душе, пока не отыщу убийцу».
Прошло больше полутора веков, уже нет того кладбища, вместо него стоят жилые комплексы и элитные коттеджи. Нет и озера, ставшего с течением времени болотом. Но до сих пор иногда, в тихую ночь, люди слышат странный, леденящий душу, смех и чьи-то размытые в воздухе фигуры. Это безумная Ханиса скитается в поимках своего мазара — последнего пристанища ее дряхлой плоти. И блуждающий по Казачьей слободе поручик Смоляницкий, ищущий убийцу двух подростков. Две неупокоенные души, ставшие легендами нашей Слободы.
